Омега пахнет дерьмом, кровью и бешеным количеством виски, но последнее — прерогатива одного Видаля. Падать, слегка пошатываясь, в мутность, рябкость алкогольного опьянения — приятней, чем смотреть на грязные морды ворка и тайком улавливать незаметные взгляды Арии. Суке нравится подчёркивать свою власть. Суке нравится поддерживать ощущение контроля.

В долбаном двадцать втором веке глаза едва ли не вырастают из барных стоек, заглядывая тебе в рот.


В школе не учили, в какой момент наступает та самая точка, когда ты бросаешь всё к грёбаным чертям. В школе вообще не учили ничему полезному — даже как отличить ублюдка от кого-то, с кем можно иметь дело хотя бы в теории. Это Рейесу пришлось узнавать самому, и однажды такой опыт стоил ему сломанного носа, в другой раз — челюсти.

Сегодня дело должно ограничиться пулей — в отличие от школы, травмпункты могли научить хоть чему-то.

— Будь столь любезен, — протягивает Видаль, — и позволь мальчишке сбросить цены. Не хотелось бы, чтобы новому владельцу лавочки пришлось потеть и смывать твою кровь с пола.

Туман в глазах — совсем-совсем слабый; руки у Рейеса не дрожат, но что-то внутри слегка — почти невыносимо — надрывается. Это не то, как он ведёт себя обычно. Это не то, как он хотел бы себя вести. Но идея прострелить этому элкору, запугивающему несчастного кварианца, голову, ложится на потерянную душу мягким целебным бальзамом, и пистолет Рейес достаёт раньше, чем успевает задуматься.

С тех пор, как он покинул Альянс, Видаль крайне смутно понимает, во что превратилась его жизнь.

Харрот бубнит что-то про раздражение и про угрозу, и Рейес думает: ну да, Рейес думает: дела идут просто охренительно, и Рейес щурится, напоминая себе: этот ушлёпок, этот самый ушлёпок не пускает мальчишку домой, не пускает домой вчерашнего ребёнка, застрявшего здесь, как в клетке, с такими, как сам Харрот, как Ария, как тот батарианец, как Мордин Солус и как эти сраные банды. Рейес находит в Омеге отдушину, — но это Рейес; с Рейесом, если подумать, на одной станции проживать — тоже не очень кстати — явно не для таких, как тот парнишка с его дурацкими запчастями. Может, пора сделать хоть что-то хорошее за свою жизнь — может, пора заработать парню билет домой.

Видаль отводит пистолет от чужого лба и целую секунду держит опущенным — целую секунду выглядит существом с остатками разума, — а затем стреляет в терминал, даже в него не глядя. Это Омега — перестрелки здесь дело повседневное — и звук выстрела и шипение бесславно погибшей техники привлекают внимание не дольше, чем на полминуты. Возможно, Рейесу потом прилетит от Арии — если ей вообще будет до этого дело, — что вряд ли, — но эта мысль его куда сильнее интригует, чем пугает.

Видаль некстати думает, что дело здесь вовсе не в кварианце.

У элкоров всегда этот низкий, однотонный голос, и Рейесу даже приходится слегка напрячься, чтобы понять, какую именно эмоцию обозначает слово смирение. Дело вышло простым — хотя и не сказать, что оно должно было оказаться сложным, — но от заверений Харрота, что кварианец может торговать свободно, становится слегка не по себе. И всё же Рейес убирает пистолет — медленно, осторожно — и деланно кланяется: с вами приятно иметь дело. Может быть, он ещё заглянет — разумеется, когда починят терминал, — а может, это была их последняя встреча; Видаль сказал бы, что всё закончилось хорошо, но смутное ощущение подвоха всё тянется и тянется за ним, отзываясь лёгким покалыванием в кончиках пальцев и неистовым напряжением спинных мышц.

Он готов обернуться в любое мгновение.

Или просто кинуться на пол, избегая пули или летящего ножа.

Но ответом ему остаётся лишь привычная суета Омеги; рассказывая мальчишке новости, Рейес лишь мысленно пожимает плечами, решая, что им обоим свезло пожить ещё немножечко дольше.

Что он должен чувствовать? Гордость? Радость?

Видаль чувствует только горький виски на языке с каким-то особым отзвуком корабля, отбывающего к кварианскому флоту. Идея о возвращении домой придаёт его горечи элемент растерянной ностальгии, но молчаливые взгляды, что Рейес кидает на Арию, оттого почти не меняются.

Ради чего он сжигал мосты, Видалю становится на несколько граммов ясней.

///

В следующий раз он оказывается в торговом районе спустя ровно два дня — Рейес здесь следит за временем, сам не зная, зачем и с какой целью. В этих тёмных и грязных закоулках воняет блевотиной и ржавым металлом, а по углам с противными визгами решают свои незамысловатые дела ворка; нижние уровни Омеги, пожалуй, могли бы войти в топ пренеприятных местечек Вселенной — атмосфера убогости и вседозволенности здесь обладает каким-то совершенно особым отвратным шармом.

И всё-таки Рейес снова сюда приходит.

И подозрительно щурится, кидая взгляд на волуса рядом с собой.

— И где же, — начинает Видаль, оглядывая пустые коридоры и измазанные пятнами неизвестного происхождения стены, — информатор, о котором шла речь?

Когда Рейес покидает службу, он достаточно скоро обнаруживает за собой интересы, каких никогда не сумел бы заметить в прежней промёрзшей насквозь системе.

Скажем, ему глубоко любопытно «закулисье» Омеги, а также некий загадочный предшественник Арии — судя по слухам, кроган. Странная история; расспрашивать о подробностях направо, налево видится неразумным — и всё же Видаля удивительно влечёт ко всему, что не считается информацией общедоступной.

Стоит лишь спуститься в нижние районы, как лёгкая тревога возвращается к Рейесу, как возвращаются порою старые друзья — странно и путанно, так, что очень быстро ты уже не можешь уловить, знавал ли этого человека прежде. Он удивительно похож на твоё прошлое — и в то же время неуловимо от него отличается, то ли блеском в глазах, то ли кривостью редкой ухмылки. Отзвук ли это уже испытанной паранойи или паранойя приниципиально новая, Видаль понимает не сразу, но когда волус начинает запинаться и как-то неестественно двигает своей коротенькой ручонкой, ворка резко отрываются от своих насущных дел, и всё моментально встаёт на свои места.

Видаль оглядывается вокруг и смачно выругивается, доставая пистолет.

Разумеется.
Дела на Омеге простыми не могут быть по определению.