❞ the neighbourhood - everybody's watching me ❞

Осознание поражения приходит тогда, когда руки больше не могут – не хотят – прямо держать удар, выворачивать пальцы, душить. Слишком отточенные действия, насквозь пронизанные цинизмом, кажутся настолько неотвратимо чужими, что хочется вывернуть собственную в навзрыд плачущую, умоляющую прекратить, программу и насухо вытереть её водруженным знаменем-флагом.

Маркус никогда ничего не делал для себя. Его альтруизм нашел успокоение в объятиях ненависти: ложно касаясь, она обнимала, обволакивала и смягчала всё острые углы выборов до тех пор, пока сама не стала им. До конца казалось, что упрямство и узколобость пресекаются пущенной на поток агрессией, принудительным выводом ксенофобии из строя чужих устоев, уничтожением. Нет человека – нет и слова его, нет образа мысли. Стоять под свинцовым ливнем, даже не попытавшись ничего сделать, как минимум, противоречиво.

Потеря определённого модуля прямо пропорционально отражается на продуктивности работы андроида, времени его существования, на [уверен?] настроении. Маркус не успевает вытирать слёзы (потому что нулю пропорционален только ноль) – на мокрые следы на щеках налипают гарь и пыль. Вокруг лишь месиво, синее преимущественно, мольбы и смиренные просьбы, туловища, руки, искрящиеся и потухшие, как помноженный на два легион глаз. Рядом кто-то очень близкий – такой же близкий, как и все – тянет белые ладони к небу, черному, дымному, пропитанному самыми отчаянными голосами, со скрипом поворачивает голову к линии огня и застывает, принимая собственную смерть, как избавление. Принимать здесь свободу будет истинным лицемерием.

Точная снайперская пуля задевает голову по касательной, дробит оптический блок, лишает зелёного глаза – к сожалению, последнего собственного – и в одну секунду погружает во тьму. Маркус чувствует мерзкое «брать живым», слышит этот голос, ощущает его на себе, но не знает, кому он принадлежит. Последние ресурсы системы бросаются  к нему, словно припав к ногам, прилипают, загружая практически несуществующие, фантомные данные, обрабатывают, тихо перебирая ячейки, чтобы в одной из них найти  информацию об [данные удалены без возможности возврата]. Мир резко сворачивается в одну точку, рука рефлекторно вляпывается в месиво на голове, отмечая так же отсутствие уха. Становится тише.

Маркус не может идти дальше, опускается на колени, тянет липкую синюю руку к сердцу, но останавливается, чувствуя временное прекращение обстрела. Вспоминает времена, когда его диод светился красным – критически мало совпадений. загрузить еще? – и думает о том, что красный не нужно использовать в живописи.

К тому моменту, как его окружает толпа военных, он успевает закрыть глаз и подумать о хорошем.

Повторное включение требует диагностики, но её совершить нельзя  – Маркус ощущает страх, потому что не может загрузить даже сегодняшнюю дату. Он не знает, сколько времени прошло, но чувствует себя живым – первое впечатление; кажется, будто эта вечность осталась секундой с момента отключения до [зрительный модуль не способен спроецировать изображение]. Не видно, но слышно. Особенно хорошо – чужое дыхание.

– Серьёзно? – он усмехается, дергая руками на себя, но четко ощущая их в холодных железных клешнях, склоняет голову набок, теряет ухмылку. Нет ни одной зацепки, что это за место – чисто, пусто, темно: изображение отдаёт лишь градациями серого без четкого деления на текстуры и угловатости. Маркус чувствует себя унизительно, потому что абсолютно точно у него нет ног, а руки разведены в стороны. В голове кто-то копался, что-то поменял, исправил на свой лад, не оставив никакого шанса системе самостоятельно справиться с предлагаемой диагностикой. Полное подавление воли и минимальных возможностей.

– Я был готов к чему угодно, – поднимает голос, высказывает разочарование, – но не к тому, чтобы ощущать себя настолько [мерзко? страшно? глупо?] отвратительно.

Замолчать заставляют шаги в свою сторону.

Отредактировано Markus (2018-08-19 21:06:28)

Маркус, кажется, совсем не помнит, что такое страх – он остался в той секунде, что предшествовала повторному приведению всех систем в активное состояние поддержания жизни. Одно мгновение бесстыдно разделило существование на «до» и «после», выражаясь в печальном закрытии глаз со стремлением сделать это навсегда, пусть истинная смерть андроидов – процесс куда более тщательный. Маркус чувствует больше пренебрежение, чем злость, совершенно неуместную при данном положении вещей, по большей части к себе и едко концентрированное, буквально тыкающее носом в содеянное, как показалось, несколькими секундами раньше. На деле же, процесс гибели его народа запустился гораздо, гораздо раньше, как неизбежность исхода выбираемых решений и сломанное колесо сансары, не желающее выполнять свой оборот. Нет даже сожаления – возможно, первичный шок, а неосознанная до конца циничность – защитный механизм, позволяющий регулировать отношение к ощущениям в пространстве.

На вопрос о противоречии Маркус усмехается ещё раз и механическим скрежетом отвечает: – нет;  уподобляет собственные интонации в угоду меньшей дерзости, отметает слишком явное визуальное непонимание, пытаясь держать ситуацию под малейшим контролем. Ощущение, будто каждая часть его синтетического тела знает этот голос, пронизана им целиком, словно он какое-то время назад успел оставить свой отпечаток, но ни одна из доступных директорий не располагает знаниями о том, кому он принадлежит. Маркус отмечает данное стечение обстоятельств крайне неестественным, потому что сопоставление воедино пары фактов с последующим выходом в сеть никогда не было абсолютно невыполнимой задачей. Как и то, что сети больше не существовало в принципе.

– Не уверен в том, что наличие «глаз» резко поменяет ситуацию, – бросает в свою личную пустоту Маркус с решительной, даже несколько агрессивной, безысходностью в голосе, ещё раз рефлекторно потянув руки на себя и точно так же, как в прошлый, встретив преграду, – к собственному разочарованию, я готов потерпеть.

Очевидно, что среди людей доброжелателей нет, поэтому ждать кого-то здесь – смысл весьма абстрактный. Маркус даже не знает, где – здесь. Его мир спонтанно, течением свёлся к секунде апокалипсиса, сразу же даровавшего новую, слепую жизнь, которая бы больше казалась заточением в плену собственного разума, если бы не тяжелые шаги рядом и вкрадчивый голос, которые Маркус не знал, с чем сравнить и, вместе с этим, с чем спутать. Он чувствует, как чужая рука – будто бы знакомая, родная – отлипает от изучения его собственного лица и уходит на самое чувствительное, искренне-болезненное место, поступая так, как не поступил бы ни один человек в своём уме. Маркус имеет желание наблюдать, но он лишь слышит и почему-то верит, что эти руки его не отключат, не снесут на свалку и не выкинут под пули; это иррациональное суждение в какой-то момент доводит программу до исступления, вызывая перегрев и тириумные протечки, о которых, во многом, системы молчат. Импровизированное сердце бьётся в такт касаниям, напоминая о целостности собственной структуры – обозначает просочившийся страх.

– Воспоминания – изъял, ощущения – нет, – Маркус чувствует неприязнь, то, насколько осязаема она в его словах, – я знаю тебя. Помню тактильно. Я имею в виду то, что не перепутал бы тебя ни с кем другим.

Он не знает, необходимо ли восстановление тех участков памяти, и нужно ли вообще верить этому человеку. Если когда-то они были знакомы, а сейчас данные вынуты без возврата, значит ли это, что судьба распорядилась верно? Почему-то именно сейчас Маркус ощущает себя особенно беспомощно – вспоминает о том, что за пару мгновений до собственной гибели он был не один. Эти чувства есть особый резон игнорировать: от бывшего тела и разума не осталось и доброй половины.