Mit euch gemeinsam sind wir eine Legion
Sind eine Einheit, eine starke Bastion
Ich sag euch, wie ich unsre Freundschaft versteh
Wir stehn zusammen, sind wie eine Armee

Он уже перестал определять те моменты, когда пророчества приходили сами, а когда были надуманным или приснившимся бредом. Геллерт никогда не относился к предсказаниям серьезно: в смысле, какой здравомыслящий человек будет доверять свою жизнь правильно или неправильно ставшим звездам, лохматым гадалкам или кофейной гуще? Но картинка, застывшая перед глазами и появляющаяся всякий раз, когда он расслаблялся, не давала покоя. На картинке был ребенок с белыми зрачками; миг, два – и он превращался в черное облако, несшее смерть и разрушение всему, что вставало на пути, будь то люди, здания или дикие звери. Облако не знало преград, не видело сложностей и не различало лиц. Облако казалось неподвластным могуществом, сидящим в маленьком, хрупком теле. Когда видение его достало, заставив отвлечься от политических кампаний и интриг на мировой арене, Гриндевальд отправился в Америку – обособленный континент, который притягивал к себе не только вседозволенностью, но и новизной.
Плывя на магловском корабле, он каждый вечер, выходя на палубу, слушал разные истории, связанные с Нью-Йорком. В словах не-магов город выглядел, с одной стороны, раем для реализации возможностей и исполнения любой мечты, а с другой – миром, где выживали сильнейшие, выдавливая с насиженных мест других людей, чтобы тоже сесть на короткий срок, пока чья-то более жирная задница не вытолкнет из седла. В принципе, обе точки зрения не столько противоречили друг другу, сколько… дополняли. Маглы говорили странными словами: «индустриализация», «технологии», «высококвалифицированный работник» - дальше Гриндевальд не слушал, просто уходя в свою каюту. Здесь он был одним из многих, и даже заклинание, меняющее внешность, поддерживал лениво – никто бы не заметил пропажу одного лица и появление другого.
Чем ближе они подходили к парому, тем сильнее пророчество желало быть увиденным, услышанным, замеченным. У Геллерта раскалывалась голова – хотелось оторвать ее от остального тела и треснуть пару раз о твердую, железную палубу, чтобы успокоилась, а потом надеть нормально, как шляпу. Перед тем, как корабль с мелодичным названием «Одиссея» причалил, он увидел картину в деталях – семья, во главе которой стояла невысокая женщина в смешной шапочке, состоящая преимущественно из девочек разного возраста и высокого, сгорбленного гнетом парня. За их спинами развевался странный, незнакомый флаг – руки, ломающие… ах. Как больно-то!
Он отправился на поиски сразу же, как от него отстали на таможне. Поняв, что так просто от него не отстанут, Геллерт плавным движением руки наложил на офицера Конфундус – тот только растерянно улыбнулся и чмокнул печатью на пропуск. Изнутри Нью-Йорк выглядел таким же сложным, как речи маглов, скрипящие на зубах – кажется, что весь город был сделан исключительно из железа и камня, наполненный человеческим мясом, которое куда-то спешило, зачем-то копошилось. Маги и маглы жили рука об руку, но, памятуя о дурацком Статуте, волшебники ничем не выдавали себя.
«Это вам не разнузданная, развращенная Англия», - говорила пуританская магическая Америка. – «Мы уважаем себя и не подпускаем грязные руки не-магов к своему искусству», - добавляла она.
Геллерту было, что на это ответить. Что американские маги просто боялись показаться, боялись взять на себя ответственность, боялись быть убитыми – потому что железо и камень въелись в них самих, и попробовать горячего свинца пистолетов никому не хотелось. Он недоумевал: как можно было довести ситуацию до такой абсурдной катастрофы? Жить как мыши в норе, не показываясь – это ли не позор всему магическому обществу мира? Смиряться с новым оружием маглов, проглатывая очередную обиду – это ли не… не причина, по которой именно в Америке должен был завестись сильный обскур?
Обскур – красивое слово. Оно приятно ложилось на язык, его было легко прорычать – обскур-р-р. Оно таило в себе опасность и смерть, стихию и безумие – надо ли говорить, почему Геллерт Гриндевальд, попавший на нью-йоркские мостовые, почувствовал видение ближе, четче, желаннее? Его неразвитый талант явно знал больше, чем он, о том, что ему по-настоящему нужно. Ему нужен обскур. Но перед этим…
Было бы глупо приезжать в Америку только за невидимым зверем, прячущимся в маленьких мальчиках и девочках. Гриндевальд сумел придать своей поездке большее значение – подобраться ближе к президенту МАКУСА и сдвинуть ее с должности, причем хотела она того или нет. Пока на газетах пестрили черные по белому заголовки в его именем на разных языках, страна, найденная Колумбом, будто была погружена в глубокий сон – Серафина Пиквери неплохо усыпила бдительность авроров и Конфедерации, кормя всех обещаниями и приказами сохранять спокойствие. Настолько, что ее правая рука в лице Персиваля Грейвза не ожидал увидеть на пороге своего дома противника – его живое, но бессознательное тело пришлось прятать глубоко и надолго, чтобы следовать плану.
В который уже раз Геллерт надевал на себя чужое лицо? Грейвз был совсем на него не похож – не та конституция лица, не та кожа, не тот рост, не та национальность. Натягивать его шкуру на себя было увлекательно – в отличие от других горе-волшебников, Гриндевальд любил перевоплощаться, как настоящий актер – в своего персонажа. Чтобы стать Персивалем, он снял с него всю одежду и перенес на свое «новое» тело каждую заметную родинку, каждый шрам и отметину. Не каждая женщина смогла бы похвастаться, что видела своего любовника настолько открытым, как на ладони – впрочем, справедливости ради, вряд ли те, с кем спал Грейвз, действительно настолько жаждали изучить его тело со всеми деталями.
Но вот – маска готова. От Геллерта Гриндевальда, чистокровного швейцарца и грозы Европы, не осталось и следа – из зеркала на него смотрели цепкие, строгие глаза аврора с многолетним опытом работы, рожденного в Америке, подчиняющегося законам МАКУСА и служащего президенту Пиквери от первой до последней буквы кодекса. Немного поработав над голосом и интонациями, а также над походкой и мимикой, Геллерт вложил в футляр на поясе изящную волшебную палочку. В дуэли он победил Грейвза – и теперь перламутровая малышка с серебряной рукоятью слушалась его.
С семьей, которую он разыскивал из своего видения, было тяжелее – он почти не знал, чем они могли заниматься, пока его не накрыло очередным пророчеством. Подсказка оказалась полезной: в нужный день, в нужный час Гриндевальд под чужой личиной оказался на одной из центральных улиц Нью-Йорка, где раздавался громкий, уверенный и хорошо поставленный женский голос. Его обладательница призывала убивать – но делала это настолько завуалированно, что люди, жестокие по своей природе, тянулись к ней с интересом зевак и любопытством хищников. По правде говоря, Геллерт ненавидел такие моменты – когда его редкие видения становились реальностью. Как будто вся жизнь становилась чьим-то чужим сном.
- Как интересно, - произнес он, подойдя ближе. Женщина уже закончила говорить, и теперь парень с глазами загнанного зверька и ужасной осанкой раздавал листовки, призывающие вступить в секту и убивать ведьм при первой возможности. Ведьмы… - А ваша организация не учит убивать магов-мужчин? Или вы просто не догадываетесь об их существовании?
Гриндевальду хотелось издевательски улыбнуться, но Персиваль Грейвз не улыбался почти никогда – и потому сдержался. Семья Салемцев ушла за поворот, а листовки в руках парня все не кончались – это давало время пообщаться.
- Расскажите мне больше, молодой человек, - попросил-потребовал он. – Как же вы собираетесь противостоять невидимой, по словам миссис Бэрбоун, угрозе?

Геллерт сделал вид, что не услышал чужих слов. Вокруг ходили люди – они то и дело задевали его руки; будь он в своем настоящем облике, то задевали бы плечи – Грейвз был рослым, с прямой спиной, будто за испорченную осанку ему обещали палочку сломать, поэтому потоки прохожих то и дело задевали его, пихаясь. В Нью-Йорке, как в настоящем муравейнике, всегда было много людей – по его оценкам, корабли, держащие курс в центр «индустриализации» Америки, битком набиты работниками и ловцами удачи. Их здесь никто не ждал – и поэтому здесь работали дети. Когда Геллерт впервые увидел мальчишку лет одиннадцати-двенадцати с сигаретой в зубах, натирающим чужие ботинки грязной, прямо-таки смоляной тряпкой, он сначала удивился, а потом – ужаснулся. В отличие от того, что рисовали путевки, пестрящие красивыми женщинами с широкой, белозубой улыбкой, Нью-Йорк был похож на настоящий ад – как для маглов, так и для многих магов. Рядом с первыми университетами страны – сектанты с листовками. Рядом с церквями – гетто иностранцев и иноверцев.
Даже в Англии, которую Гриндевальд презирал по многим причинам (преимущественно – необъективным, но неважно), было не так.
Геллерт посмотрел сначала на парня – тот сутулил плечи и казался горбуном, хотя в его возрасте стать таковым проблематично, - а потом за его спину. Черная шапочка, плотно сидящая на голове Мэри Лу, давно исчезла с горизонта, и, кажется, на всей улице остался лишь один Второй Салем – подросток с пачкой листовок.
- А что, если я не хочу бороться с ведьмами? – прошептал он ему на ухо, положив руку на плечо – оно сразу отозвалось вздрагиванием. Не то чтобы он хотел пугать и без того запуганного парня, – в уме его упрямо хотелось называть ребенком, потому что только дети могли быть столь беззащитными, бессловесными и забитыми, - но тот, кажется, находился в глубине своего внутреннего мира. Нужно было его выдернуть оттуда.
Что было удобно в толпе – если никто не шумел, не гремел, не взрывался и не ослеплял (просто светиться – можно), на тебя и твоего спутника никто не будет обращать внимания. Люди шли, перебирая ногами по каменным, залитым асфальтом и железом, улицам, думая лишь о своем. Не требовались познания в легилименции, чтобы знать – каждая отдельно взятая голова занята лишь мыслями собственного благополучия. Поняв, что на них – странную парочку – по-настоящему не обращали внимания, Геллерт позволил себе больше тактильности. Он переместил ладонь – у Грейвза они были добротные, тяжелые, будто он был не магом, а шахтером – с плеча на затылок, наклоняя чужую голову вниз, к собственным листовкам. На одной из них Гриндевальд пальцем написал по-английски: «может быть, юноша и сам – маг?». Слова зачернели на бежевой бумаге, хотя ни пера, ни чернил в руке Геллерта не было.
Что же это? Волшебство. Магия. Чудо.
- Мне неинтересна ваша мать, юноша, - снова прошептал он, легко касаясь губами уха. Наверное, приблизься он больше – и парня бы откровенно заштормило. Он знал, как вырастают такие вот двадцатилетние дети: руки над одеялом, ни секунды в одиночестве, пощечины за взгляд на женские прелести, которые, по правде говоря, начинают манить сильно раньше двадцати, короткий душ, за задержку в котором будет допрос с пристрастием. После такого воспитания каждое случайное движение побуждало… что-то, что хотело ласки.
Геллерт знал: с магией, если ее сдерживать, будет так же. Ему нужен был этот чертов обскур, и плевать, что будет с этим великовозрастным ребенком, если он не захочет сотрудничать. Он должен найти к нему ключ – если надо, то даже в постели.
- Но что мне по-настоящему интересно – это вы. Раздадите листовки – и приходите, здесь недалеко. – Он написал на той же бумажке короткий адрес небольшой малолюдной улочки, что для Нью-Йорка было редкостью, и ушел. Эти Салемцы – довольно популярные «персонажи» города, и если парень попробует сбежать – что ж, он станет преследовать его на каждом выступлении.